Все так же в уголке за шкафом
висит гитара на стене,
но некому играть на ней
и нечем струны растревожить…

Звуки изливаются из горла Молины с такой же природной простотой, с какой ветер шелестит в листве дерева. И если что-то и отличает его манеру петь, так это мужественная уверенность, звучащая в каждой строфе.

Твое отсутствие известно
и лампе в комнате моей:
печальный мрак моих ночей
она рассеять не желает.

Когда Молина берет финальный аккорд, в воздухе еще дрожит прощальное соль-до, а его немногочисленная и завороженная публика не произносит ни звука, никому даже не приходит в голову пошевельнуться. Импресарио медленно поднимается, подносит руку к подбородку, слегка поворачивается на каблуках и, только проделав все эти телодвижения, излагает свой вердикт голосом, звучащим особенно жалко для тех, кто только что слышал голос Хуана Молины:

Тише, тише, юный друг,
вижу в пении мастак ты —
я введу тебя в тот круг,
где оценят в полной мере
эти скромные задатки;
как Милосская Венера,
ты останешься без рук,
ставя подпись на контракты.

Сосед по комнате, Эпифанио Сальдивар убеждает Молину заключить договор с импресарио, напевая на ухо музыканту:

Танцы, девушки, наряды,
роскошь нищете на смену —
только слушай Бальбуэну,
он ведь крутится, как пчелка.
Купишь все, что только надо:
лампы в форме лебедей,
дорогой халат из шелка,
каждый вечер будет пир —
как ведется у людей —
из икры и мармелада,
только слушай Бальбуэну
заживешь ты, как эмир.

Усатый благодетель обнимает Молину за плечи и, обращаясь к юноше как к родному сыну, зажав зубами мундштук, поет покровительственным тоном:

Спи и жди прихода славы —
позабочусь я об этом,
и, не будь я Бальбуэна,
я клянусь, что твой дебют —
скрипки, фортепиано, сцена,
встретит стоя весь Манхэттен
или даже Голливуд.

Сальдивар, порхая вокруг Хуана Молины словно мошка, со своей стороны, подтверждает слова Бальбуэны и красочно описывает будущее, которое ожидает молодого человека:

Кабаре, турне, арены
и девчонки – просто клад —
заждались тебя в Париже.
Слушай, слушай Бальбуэну:
как святой он, только ближе
и добрее во сто крат.
Скопишь денег больше, чем
накопил Мафусаил,
он за век, ты – за недели.
Заведешь себе гарем,
будешь пить «Клико» в постели,
слуг возьмешь себе британских,
чтоб дворецкий говорил,
утром справясь, что ты, как ты:
сэр, ваш мате есть готов.
И под трио близнецов —
трех марьячи [37] мексиканских —
ты останешься без сил,
ставя подпись на контракты.

У Молины, обложенного со всех сторон, даже не остается времени, чтобы посомневаться. Не выпуская юношу из объятий, Бальбуэна демонстрирует ему выгоды от покровительства человека, способного заниматься делами:

Представитель для артиста —
и опора, и престиж:
импресарио-аферисты
норовят оставить с носом,
ждут удобного момента.
Дурачка изобразишь,
скажешь: «По таким вопросам
к моему прошу агенту».

И тут же следом Сальдивар обрушивает на Молину свои счастливые пророчества:

Золотой горшок в уборной,
при гареме евнух черный:
ты поедешь по делам —
кто ж от прохиндеев гадких,
на чужое шибко падких,
сохранит прелестных дам?
Столько ведьм наймешь ты сразу,
сколько Салем не вместит [38] :
пусть хранят тебя от сглаза
и от зависти соседа,
что удачи не простит.

В конце концов Бальбуэна переходит к существу дела. Он достает из внутреннего кармана сложенный в несколько раз листок и поет, протягивая его Молине:

В общем, все в твоих руках,
принимай решенье, парень:
хочешь – век живи в хибаре,
езди на грузовиках,
хочешь – сразу станешь барин.
Ты не сделаешь промашки,
здесь игра наверняка,
не хватает лишь крючка —
подписи в конце бумажки.

Не в силах противостоять этой осаде, затравленный и ошеломленный Молина дрожащей рукой подписывает контракт, даже не попытавшись его прочитать.

– Завтра в три часа пополудни я устрою вам прослушивание в «Рояль-Пигаль». Встретимся у входа, без четверти три, – сообщает Бальбуэна и тотчас прячет в карман бумагу, которую не глядя подмахнул его новоиспеченный протеже.

– В это время я занят на верфи, – сразу поникнув, чуть слышно шепчет Молина.

– Уходите с работы. Забудьте о верфи. Вы созданы для другого, – обрывает его импресарио и, не прощаясь, устремляется к выходу из пансиона. Но прежде чем окончательно скрыться за дверью, Бальбуэна бросает еще одну фразу:

– Надо, чтобы вас послушал Марио, я все улажу.

Молина стоит как громом пораженный. Гадать тут нечего: этот самый Марио – не кто иной, как легендарный Марио Ломбард, владелец недосягаемого кабаре «Рояль-Пигаль»; именно под его началом блистали «Оркестр Кайзера», «Франсиско Канаро и братья», «Октет Мануэля Писарро» и «Оркестр Анхеля Д'Агостино». Марио Ломбард, небезызвестный основатель парижского «Флорида-Дансинга», на рю Клиши, 25, в котором дебютировал Карлос Гардель. А теперь его доверенное лицо, с которым Молина только что познакомился, назначает ему прослушивание у Ломбарда на следующий день.

Восторгам Молины нет предела: он даже забыл, что его обещали угостить ужином.

11

Ивонна уехала из дома, в котором должна была жить вместе с другими девушками. Теперь она перебралась в пансион по соседству с рьшком Спинетто. Ночи Ивонна обычно проводила в отеле «Альвеар» – она предпочитала, чтобы туда ее доставляли клиенты, а потом, словно королева, которая каждое утро отрекается от престола, возвращалась в свое скромное одиночное обиталище. Днем она спала, а вечером, заново превратившись в ее величество, отправлялась в кабаре. Несмотря на деньги, которые приносило девушке ее стройное телосложение, она все еще не могла позволить себе снять квартиру – это было слишком роскошно. Не то чтобы Ивонна мало зарабатывала – просто Андре Сеген руководил ею с большим знанием дела. Разумеется, чувство меры администратора основывалось не на интересах его подопечной – совсем наоборот, он заботился о сохранении своей золотой жилы. Перед Андре стояла дилемма: если он слишком ослабит поводок и будет аккуратно выплачивать Ивонне ее двадцать процентов, то существует опасность, что в один прекрасный день девушка захочет освободиться и бросит своего покровителя. Если же, напротив, Андре натянет поводок сильнее, чем надо, и станет платить Ивонне как по капле, из пипетки, то будет риск, что ее уведут конкуренты. В общем, Андре Сегену приходилось проявлять осторожность. Да, конечно, ни первой, ни второй возможностью воспользоваться было не просто. За те двадцать лет, что Андре провел в деле, всего лишь две девушки попытались избавиться от его великодушного покровительства. Первую он вернул назад через несколько дней, после непродолжительной дискуссии с парнями из одного кабаре на юге – ни к чему не обязывающий обмен выстрелами, крови не пролито ни капли. Вторая девушка слишком много о себе возомнила, она неплохо заработала, и в голову ей пришла нелепая идея открыть собственное дело. Но ее житье за собственный счет не слишком затянулось: на следующий день после того, как девушка сняла миленькую квартирку в Бальванере [39] , ее тело уже было обнаружено в Риачуэло. Из длинных рук организации Ломбардов ускользнуть было непросто. И вероломство оплачивалось дорогой ценой. Но как бы там ни было, зачем наживать лишние проблемы? – говорил себе Андре, подсчитывая деньги, которые приносила ему его новая подопечная. Кое-какие вольности – вроде отказа танцевать – он мог ей простить. Чего он позволить не мог – так это чтобы эксцентричность Ивонны переросла в непокорность. Но уже с первого дня администратор понял, что Ивонну никак нельзя назвать послушной девочкой.

вернуться
вернуться
вернуться